|
|||||
Об Авторе | Фото | Новости | Гостевая | Карта сайта | |
Венки сонетов Венок 36 ПАЛЕНАЯ МАСТЬ
ПАЛЕНАЯ МАСТЬ Oderunt poetas (лат.) Поэтов ненавидят. (Гораций). 1 Не столь важна окраска стрижек. Будь хна, будь басма. Что нам цвет? А был бы истинный поэт, властитель дум дворцов и хижин. Среди морей чернильной жижи звучат в душе, впечатав след, такой припев и тот сонет, какой милей и сердцу ближе. Бестрепетный и вольный гений, чуждаясь модных украшений, находит важное в простом, спрягает плески светотени, и мы по силе песнопений природный колер вызнаём. 2 Природный колер вызнаём в хитросплетениях фантазий, в порывах, в творческом экстазе, в боренье с косностью и злом. И лизоблюд, и костолом, и вероломный плут в лабазе, и фабрикатор лжи и грязи - в устах поэта - под судом. Недаром подлые системы, где сплошь то тюрьмы, то гаремы, бренчали звонким серебром, чтоб только сладкие поэмы текли, как рислинг и боржом, родясь под пламенным челом. 3 Родясь под пламенным челом, могла б целить литература, как животворная микстура, не окажись под сапогом. Две трети века за бугром, в нерусском далеке от хмурой давившей души диктатуры звучали речи о больном. Обезголосили Неву, кормили стольную Москву гнильём капустных кочерыжек, и кто-то лёг в расстрельном рву... Но в царстве катов и ярыжек лишь жарче пыл подпольных книжек. 4 Лишь жарче пыл подпольных книжек. Стекает благостный елей. Поэзия, как жар углей, грызёт фальшивые престижи. Теперь на воле, без задвижек. Её читают без затей. Её не прячут от детей. Крамола - в Туле и Велиже - теперь в устах учителей. Мы все, упрямо, с детских дней, в сознании на нитку нижем азы: не гнись и не робей, как нас ни жмёт когорта выжиг в краю, кроённом не для рыжих. 5 В краю, кроённом не для рыжих, надрывной ноты не мягча, в настрое сольного ключа пропел от сердца смелый чижик: несдержанно, почти бесстыже, звеня, и плача и крича, стекая жаром, как свеча, хватая души в пассатижи. Пробил хрусталь небесной выси, рассыпал просверкавший бисер и сник расшибленным крылом. Так справь поминки по Борисе, оставившем печальный дом в стране с музейным кумачом. 6 В стране с музейным кумачом, где слишком яркий - как нездешний, скворцам готовили скворечни и клетки - птичкам с хохолком. К певцам взывает окоём, но взаперти они потешней, и к ним протягивали клешни Дальстрой, Гулаг и Репертком. Иной из певчих замухрыжек храбрился с воплем: "Не унижусь!"- а век кормился шутовством, скрывая рыжесть, будто грыжу, и совесть усмирял хмельком. Палёных гнали из хором. 7 Палёных гнали из хором, зато смирившимся и жалким дарились розы и фиалки за каждый благостный псалом. Мартиролог разросся в том. Для рыжих, вместо погонялки, брались берёзовые палки, и шла проверка на излом. Тупой, что бык, тугой, как пресс, режим направил литпроцесс: льстецов, охочих до коврижек, возвёл на уровень небес, строптивцев вволю отчекрыжил. На мерзлоте лишь редкий выжил. 8 На мерзлоте лишь редкий выжил. Упрямец, будь хоть лыс, хоть сед, будь выбрит гладенько на нет, будь слух о нём, что рыж, облыжен, всё рыж! Итак, востри-ка лыжи. Плыви. Лети на божий свет. Беги. Сыщи кабриолет. Кати на Яве и на Иже. Умчался прочь за горизонт шуянин Константин Бальмонт, не опасаясь - не впервые. Но вздыбился цензурный фронт, и он в тенётах ностальгии над клокотанием стихии. 9 Над клокотанием стихии просторно мыслям и мечтам. У края бездны зиждут храм в честь богоравного мессии, в честь богоматери Марии. И благодать пребудет там, пока, препятствуя громам, стоят на страже всеблагие. Должно быть, Осип Мандельштам, дивясь неласковым горам, внимая их полифонии, хотел осмыслить тарарам, продлившийся ещё с Батыя в гудящей сварами России. 10 В гудящей сварами России, раю рябого пахана, искусного говоруна ссылали на периферию. Певец, мечтатель и вития, ему доподлинно ясна была дешёвая цена бесчеловечной тирании. Не совладав с опасной страстью вещать наперекор ненастью (так заповедал Аполлон), погиб непревзойдённый Мастер. Такие с храмовых колонн сияют истостью икон. 11 Сияют истостью икон прижатые кремлёвским горцем неистовые ратоборцы с ордой шакалов и ворон. Певцы, как крепкий эскадрон как строй отважных черноморцев, как рать упрямых миротворцев, обороняли Геликон. Свершившие за прошлый век упорный стайерский забег, кто первые и кто вторые? Один - Монблан, другой - Казбек, воители без эйфории, своей Голгофою святые. 12 Своей Голгофою святые, надев страдальческий венец, певцы для множества сердец - спасители от истерии, дозорные и рулевые, а песня - даже под конец - глоток кваску и ложка щец, мощней любой анестезии. Одна докука и тревога: бессмертных - горсть, а прочих - много. Всемастные со всех сторон - собор, мечеть и синагога. А кто же нимбом наделён меж тех, чьё имя легион? 13 Меж тех, чьё имя легион, затравят яркого в несходстве. Особо ненавистный Бродский виновен стал лишь тем, что он не умерял свободный тон ни за цукаты, ни за клёцки. Его подвергли травле скотской, его изгнали за кордон, а он без суетных усилий в стране роскошеств и обилий ступает на Лонгфеллов трон. Его охотно поселили в свой вековечный пантеон поэты в золоте корон. 14 Поэты в золоте корон - кометный строй на звёздном небе. Их выбрал своенравный жребий, назначив бедствия вдогон. Царит трагический закон, и по нему восторг и щебет, ложась в каком-то счёте в дебет, в итоге порождают стон. Зато страдальческий финал творит высокий пьедестал, неуязвимый для интрижек. Вот ветер кудри разметал, сметает ярь и бронзу лижет. Не так важна окраска стрижек. 15 Не так важна окраска стрижек. Природный колер вызнаём. Родясь под пламенным челом лишь жарче пыл подпольных книжек, В краю, кроённом не для рыжих, в стране с музейным кумачом, палёных гнали из хором, на мерзлоте лишь редкий выжил. Над клокотанием стихии в гудящей сварами России сияют истостью икон своей Голгофою святые меж тех, чьё имя легион, поэты в золоте корон. Март - ноябрь 2002 г. |
предыдущая страница следующая страница